Читаем без скачивания Бабий век — сорок лет - Елена Катасонова

Книги, фильмы, спектакли — вот и все, откуда могла почерпнуть Даша сведения о производстве. Герой-новатор, строящий, режущий, плавящий и изобретающий, истовая его борьба с консерваторами, с неизменной победой в финале — такой была схема, и Даша, никогда не работавшая ни на стройке, ни на заводе, чувствовала тем не менее фальшь и потому давно перестала читать эти книги и смотреть "производственные" спектакли. И, как теперь понимала, правильно сделала, потому что все было не так. Были, конечно, как и положено на белом свете, консерваторы и новаторы, но главное — была громоздкая бюрократическая машина, тяжелая неповоротливость главков, какие-то хитрые инструкции, закрывающие возможность маневрирования — если эти инструкции не нарушать, — были простои, авралы, нереальные, объективно не подкрепленные планы — и от всего этого впрямую зависел Андрей. А на дорогах был тяжелый труд, требующий основательных, точных знаний, техники — ее еще надо "выбить", материалов — их всегда не хватает, людей, очень разных и часто случайных, которых надо сплотить и организовать, чтобы в результате пошел газ в новый поселок, а водопровод дал воду.

Мир Андрея был гораздо более сложным, чем тот, в котором жила Даша, потому что она, в общем, ни от кого не зависела: бумага и ручка — вот что требовалось ей для работы, ну еще библиотеки, так ведь они бесплатны. Другое дело, что наработанное могло так и остаться в столе, но ведь оно все равно уже было создано! Андрей же связан был по рукам и ногам сложными, запутанными отношениями и взаимными обязательствами, качеством машин, которые делал не он, чужими ошибками в планах, общей неразберихой и безалаберностью, когда можно было официально заверить, что будет сделано то-то и то-то, и ничего не сделать.

Да еще погода на трассе, трагические случайности, которые не в состоянии предусмотреть никакая техника безопасности, да еще десятки поставщиков, сложная иерархия подчинения… А она-то страдала, что он не позвонил ей восьмого марта! Ничего тогда она не понимала, даже отдаленно не представляла напряженности его жизни. Как его на любовь-то хватает? А ведь хватает же.

— Если честно, то Петрович не виноват, — теперь Андрей уже жалел начальника СМУ. — Эти чертовы недопоставки…

— Может, сейчас станет полегче? Я читала, вводятся какие-то санкции, — неуверенно сказала Даша.

Андрей взглянул на нее темными, сразу развеселившимися глазами, швырнул сигарету в окно, в два шага очутился рядом, обнял и засмеялся, целуя.

— Дурочка ты моя маленькая! Санкции… Пока всех не заинтересуют экономически, никакие санкции не помогут. Вот сегодня, например, выцыганил у одного деятеля кран, а знаешь как? Очень просто: записал на себя чужой штраф. Хозяин крана намекнул, и я понял. А нет — он поставил бы меня в такую очередь — до смерти бы в хвосте простоял.

— Но ведь так нечестно, ведь это шантаж!

— Шантаж… Это у вас, в литературе, так называется, а мне с ним работать. Нормальные служебные отношения — вот что это такое, Данечка. Ладно, пропади оно все пропадом! Поехали в "Лабиринт", ужинать.

— Может, не стоит? Я щи сварила.

— Стоит! Закажем что-нибудь вкусное и потанцуем, ты же любишь танцы? Давай одевайся, бегу за такси!

Андрей на мгновение прижимается к Даше, еще минута, и никуда они не поедут. Но он выпускает Дашу из рук, шепчет: "Все, наряжайся" — и, широко шагая, выходит из комнаты.

Даша выскальзывает из широких домашних брюк, снимает мужскую рубаху, осторожно, стараясь не зацепить ногтем, натягивает колготки, достает из коробки австрийские темно-синие туфли, надевает ажурное, на чехле, платье, прикалывает ближе к плечу брошь, подарок Андрея. Подкраситься не успевает: влетает Андрей, застывает на пороге.

— Ух ты, какая красивая! Тебя там случайно не украдут?

— Посмотрим, — неопределенно улыбается Даша.

Такси летит к "Лабиринту", мест, конечно, нет, но их, конечно, пускают. К этому Даша уже привыкла: с Андреем все всегда получается. Что уж он там делает, какие аргументы находит, она не знает, только их пускают везде и всегда. Спокойно, не суетясь, оставив в стороне Дашу, он о чем-то толкует с непоколебимым стражем дверей, и через пять минут Даша оказывается в ярком и праздничном зале.

С Вадимом их никуда не пускали. Вадим возмущался, заискивал, льстил, неумело совал пятерки, грозился куда-то на кого-то писать, а в результате они возвращались домой — голодные и несчастные.

— Безобразие! За свои же деньги! — возмущался Вадим.

Даша молчала, непонятно за что на него злилась. Потом они и вовсе перестали ходить туда, где музыка, свет, накрахмаленные хрустящие скатерти и нарядные люди: времени не было, денег, а главное — настроения. Знали, что столько сил уйдет, такую придется отстоять очередь, что ни есть, ни пить, ни танцевать не захочется. Даша вначале и с Андреем испуганно упиралась: боялась видеть его униженным.

— Данечка, почему? — изумлялся он. — Ты же со студенческих лет любишь танцы, а где еще танцевать в Москве? Негде, Даша! А я люблю хорошее мясо, поджарку. Скажи, почему?

— Да везде очереди, — неохотно призналась Даша, — не пустят…

— Кого, нас не пустят? — изумился Андрей. — Ну, ты даешь! Да не бывало еще такого в жизни и быть не может!

В тот же вечер они пошли танцевать. Даша и забыла, как это приятно. А правда, почему негде потанцевать в Москве? Не танцуют в кафе, не танцуют в барах, раньше, помнится, устраивали балы в Манеже, в Доме архитекторов танцевали, у журналистов, все потом прекратилось, будто зарок какой дали. Даже учреждениям, под вечера, сдают клубы с условием — никаких танцев, чтобы полы не портить и уборщицу не затруднять.

Телевизионная дикторша, обаятельно огорчаясь, уговаривает народ больше двигаться, пугает болезнями сердца и ожирением, только кого она уговаривает? Мы бы и двигались, дикие современные танцы — прекрасная ведь гимнастика, — да негде и вроде уже не принято. Даже в компаниях сиднем сидим за столом — едим, пьем, пьем, едим…

Даша наслаждалась музыкой, ритмом, чувствуя на талии руку Андрея. Что-то давно ушедшее, молодое напомнил ей этот танец. Ну да, это же "Арабское танго", мелодия ее юности…

По субботам в гостиных на Ленгорах всегда были танцы. Одна гостиная на два этажа, всего в общежитии этажей восемнадцать, значит, девять танцзалов. И можно потанцевать тут и мелькнуть там, поменять общество и подразнить того, кто сейчас за тобой бегает, вообще скрыться от любопытных взоров на чужом факультете. И вот однажды это танго Дашу спасло.

Она поссорилась тогда с Борькой, ходила сама не своя — в юности все острее, страдания тоже. Еле дожила до субботы: знала, что он придет в их гостиную. И он пришел, но не один. Медленно раздвинулась полированная дверь лифта, и Борька надменно ступил в холл, изысканно поддерживая под локоток модную меланхолическую блондинку. Он еще что-то ей говорил, а она отвратительно по-хозяйски слушала. — Дашин Борька! Целовались на заснеженных улицах, мечтали, как будут жить вместе, Даша собиралась даже в Борькин город — знакомиться с его мамой… Ревность полоснула так, что закружилась голова и стали ватными ноги. Надо было уходить, сейчас же, немедленно, но она не могла двинуться с места.

— Дашенька, что с тобой? У тебя лицо…

Мохаммед с физфака, высокий араб с черными ласковыми глазами, не нашел русского слова, неопределенно помахал рукой.

— Пригласи меня, скорее!

— О-о-о, Борька… — все понял. — Пошли, Даша, сейчас мы его убьем!

Он прижал Дашу к себе, томно прикрыл глаза и заскользил в танце — арабы на Ленгорах слыли танцорами самыми лучшими.

— Даша, он смотрит, смотрит, он уже не танцует! Слушай, он набьет мне мор-р-р-ду! Даша, тут такие слова…

И он стал шептать ей о любви и страсти, тоске и разлуке, не забывая при этом комментировать реакцию коварного Борьки.

Кончилась музыка, Мохаммед обнял Дашу за плечи, и тут возникла перед ними насмерть перепуганная Зульфия — всегда была праведной, сейчас у себя, в Таджикистане, доктор наук. Она схватила Дашу за руку и зашептала испуганно:

— Я тебя умоляю, идите на другой этаж, на другой факультет! Посмотри на Бориса — он же драться полезет!

Даша удивленно подняла брови:

— А он разве здесь? Хорошо, мы уйдем.

И победительницей отправилась с Мохаммедом пить кофе.

— Даша, кофе делаешь ты, идет? В конце концов, я рисковал жизнью, имею я право на отдых?

— Имеешь, имеешь, имеешь!

Борька в отчаянии смотрел им вслед, но что он мог сделать? Он даже догнать их не мог: рядом с ним, как привязанная, уныло стояла блондинка, с трудом найденная, уговоренная, привезенная с другого конца Москвы назло Даше. Господи, какими же они были смешными: так изводить друг друга! Не жалеть ни сил, ни времени в борьбе самолюбий…